Не понимал Марков. Спросил, чувствуя, что у него начинает болеть голова:

– А в чем проявляется меркантильность Егорова?

– Он часто ездил за границу.

– Но ведь его туда посылало в командировки руководство.

– Ну и что? Он ездил иногда по три раза в год. А у нас есть сотрудники, которые вообще ни разу в жизни никуда не выезжали. Мог и отказаться хоть раз в пользу кого-нибудь.

Марков попробовал возразить:

– Мария Степановна, научная командировка это не льготная путевка в дом отдыха. На конференции и симпозиумы посылают ведущих специалистов, иногда просто невозможно даже заболевшего ученого заменить другим без ущерба для дела.

– Не знаю, не знаю… Знаю только, что жена его одевается только из «Березки», а из последней поездки он привез видео. Борис, муж моей подруги, у него брат дипкурьером работает, говорит, что на суточные его за границей не купишь.

Марков пожал плечами. Осторожно произнес:

– Но Егоров мог купить видео, накопив валюту за несколько поездок. Это допускается. Что же касается «Березки», то сертификаты получают только люди, продолжительное время работающие за границей. Людям, выезжающим на неделю-другую, это просто не нужно.

Долгушина взглянула на Маркова с откровенной неприязнью:

– Что-то не пойму, – раздельно чеканя слова, произнесла она едва ли не с угрозой, – вы обвинять должны Егорова или защищать его собрались?

М-да… Такая, пожалуй, еще донос вдогонку пошлет: покрывает, дескать, невозвращенца, изменника.

Марков постарался удержаться в рамках сухой вежливости:

– У вас превратное представление о моих обязанностях, Мария Степановна. Я не прокурор и не защитник. Следовательно, не обвиняю и не защищаю. Я следователь, моя обязанность – расследовать все обстоятельства дела и установить истину.

Расстались они, явно недовольные друг другом. Тем не менее Марков сделал в блокноте запись после ухода Долгушиной: «Сверить стоимость заграничных покупок Егорова с суммой полученной официально валюты».

…К концу дня Марков почти физически ощущал, как распухла его голова от непрерывных разговоров с разными людьми. Завлаб Вишневский, старший научный сотрудник Кулик, младший – Кашкин, еще один старший – Пушко, старший лаборант Ломовская, даже инспектор пожарной охраны Бурлюк, с которым Егоров часто выезжал в Истру, на подледный лов окуньков с помощью забавной снасти, а точнее, разновидности блесны, именуемой мормышкой.

О Егорове люди говорили большей частью сдержанно – оно и понятно: у кого будет охота в разговоре с сотрудником КГБ так уж вступаться за сослуживца, отказавшегося вернуться на Родину? Правда, и хулы особой на бывшего начальника отдела не несли.

Из собеседников запомнились Маркову двое. Хмурого, постарше других Пушко майор спросил прямо:

– Иван Иванович, вы хорошо знали Егорова. Как считаете, мог он добровольно остаться на Западе?

– Не знаю. Вопрос сложный, а ответ на него – дело ответственное. Конечно же Егоров мне ничего о таких своих планах не говорил. Но человек в серьезных жизненных ситуациях меняется.

Пушко тяжело вздохнул, потом, внимательно посмотрев на Маркова, продолжил:

– В наш поселок немцы вошли на пятый день войны. Мне тогда было десять лет. А через два дня я увидел на улице своего учителя Романа Божко с белой повязкой полицая. Вместе с немцами он ходил по домам и указывал, где живут семьи коммунистов и евреи. Тогда я прибежал домой и два часа проплакал в сенях. Никак не мог пережить, что наш любимый Роман Максимович, который ходил с нами в походы, учил ориентироваться по компасу, рассказывал увлеченно о Котовском и Щорсе, стал фашистским холуем. Так что ответить на ваш вопрос однозначно не могу…

Старший лаборант Ломовская, очаровательная блондинка с прической в стиле «чарльстон» и веселыми голубыми глазами, вроде бы абсолютно ни к селу ни к городу заявила сразу, что хотя и работает в этом институте, но с пеленок мечтает стать искусствоведом, а потому поступила в прошлом году на заочное отделение Академии художеств в Ленинграде.

– Простите, но какое отношение это имеет к Егорову? – с недоумением спросил Марков.

– Как какое? – почти возмутилась девушка его непонятливостью. – Самое прямое! Александр Иванович был единственный у нас, кто не смеялся надо мной здесь, а помог. Когда я ездила в Ленинград сдавать экзамены, он позвонил своему товарищу, и я у него остановилась. Вы же знаете, как трудно в Ленинграде устроиться в гостиницу…

– Товарищ – это Бобров?

– Да… Он очень хорошо меня принял…

Задав еще несколько вопросов, Марков установил, что Ломовская жила в квартире Бобровых при содействии Егорова после выборов в академии.

Возвращаться в отдел Маркову уже не было никакого смысла из-за позднего времени. По телефону он кратко доложил своему начальнику о проделанной за день в институте работе и поехал домой, на Большую Грузинскую, благо его охотно подвез на своей машине Шевчук. Посмотрев последние сюжеты программы «Время» и наскоро поужинав, Марков мысленно подвел итоги достаточно напряженного дня. И убедился, что сколь-либо четкого отношения к личности Егорова у него нет. И неизвестно, когда таковое выработается. Наслушался за день он, конечно, предостаточно и всякого. Но ведь трактовать факты можно было двояко. Положительные – объяснять умелой маскировкой, коварством. И наоборот – вовсе не обязательно, чтобы человек с серьезными изъянами по части морали и нравственности обязательно становился изменником, оказавшись за рубежом. К тому же как о достоинствах, так и о недостатках Егорова, которого Марков никогда и в глаза не видел, он мог судить лишь с чужих слов. Такова уж была специфика любого дела о невозвращении на Родину.

Одно Марков мог утверждать твердо: при желании Егоров мог нанести интересам СССР ущерб весьма значительный. Прямого отношения к государственным и военным тайнам он не имел, не являлся, скажем, конструктором самолетов или какого-либо вида современного оружия. Но сплавы, которые разрабатывались под его началом, применялись не только в народном хозяйстве, но и в оборонной и космической промышленности. По роду деятельности Егорову приходилось бывать во многих весьма закрытых научно-исследовательских учреждениях и предприятиях, на полигонах при испытании военной и космической техники.

Марков вообще прекрасно понимал, что в эру научно-технической революции трудно, а порой и невозможно провести четкую грань между секретным и несекретным. К тому же ученые масштаба Егорова могли нанести колоссальный ущерб стране не обязательно в военной сфере, но и в чисто экономической. Но от «мог совершить» до «совершил» огромная дистанция…

Марков знал, что среди иностранных ученых, посещавших нашу страну, а также общавшихся с советскими коллегами за рубежом, были и связанные со спецслужбами. Так что ему предстояло проверить, по возможности, зарубежные связи Егорова – не окажется ли среди них кто-нибудь, уже попадавший в поле зрения органов